3. Тотемизм и магия
 
     Мифология представляла собой как бы философию истории первобытного общества, мировоззрение которого носило, по сути дела, мифологический характер. Но в духовно-концептуальной и познавательной сферах жизни этого общества не меньшую роль играли два других пласта его культуры: тотемизм и магия.
     На первых этапах своего развития люди гораздо лучше (чем мы теперь) чувствовали свое единство с природой, и поэтому охотно отождествляли себя с ее конкретными проявлениями. В культуре эта идентификация приняла форму тотемизма, т.е. убежденности, что каждая группа людей тесно связана с каким- либо животным или растением (тотемом), находится с ними в родственных отношениях. Предпосылкой тотемизма был миф, утверждавший возможность «обращения», т.е. превращения человека в животное, миф, основанный на одном из древнейших убеждений, что нет принципиальной разницы между человеком и животным. Тотемизм сохранил свои позиции в современной культуре (геральдика, бытовая символика, запреты на употребление в пищу мяса некоторых животных - коровы в Индии, собак и лошадей- у арийских народов). Неудивительно, что еще в XVII в. во Франции издавались законы об истреблении оборотней, а в России приговорили к смерти женщину, которая якобы периодически обращалась в сороку и дым. Функционально тотемизм был способом осознания коллективом людей их единства, которое проецировалось на внешний, существенно важный или близкий им объект природы. Возникло убеждение, что человеческий коллектив и связанный с ним вид животных образуют вместе общность. Следовательно, все члены сообщества данного вида, несмотря на все различия, тождественны друг другу. Вид животного, с которым оказывался связанным конкретный человеческий коллектив (а его выбор определялся множеством обстоятельств), становился тотемом. Объективная общность первобытного племени была осознана как общность тотема, как родство по тотему. Таким образом, члены каждого племени осознавали, что все они составляют единое целое, что у них у всех одна «кровь», что по отношению друг к другу они являются своими.
     Представление о тотемистическом родстве появилось раньше, чем осознание привычного физиологического родства, и представлялось людям древнейших эпох куда более существенным. Тотемизм включает в себя веру в тотемистических предков, от которых и происходят конкретные группы людей. Жизнь и похождения этих предков являются содержанием многочисленных мифов, с верой в них связаны сложные обряды и церемонии. Особое происхождение позволяло отдельной группе осознать свое отличие от других групп, т.е. осознать свою индивидуальность. С возникновением тотемизма была проведена граница между «своими» и «чужими». Так сформировался ключевой элемент социальной самоидентификации, который во многом определил пути развития человеческой культуры, да и всю историю общества.
     Культуру любого типа нельзя рассматривать как чисто рациональное построение. Фантазия, интуиция, смутные ощущения и предчувствия предопределяют многие ее аспекты. Первобытную культуру иногда определяют как магическую, как основанную на магических действиях и магическом мышлении. До известной степени это справедливо. Конечно, и в наше время число поклонников «белой» (лечебной) и вредоносной («черной») магии неисчислимо. Астрологические прогнозы, гадание, обряды вызывания дождя, колдовство и тому подобное стали для многих прибыльным занятием. А целая система суеверий (поверий), примет: собака воет - к покойнику, ворона каркает - к беде и т.д. Много ли людей остаются свободными от них? Но в современной культуре элементы магии при всем их влиянии находятся под мощным прессом рационального мира, определяющего миропонимание нашей цивилизации. Недаром многие современные типы магии стараются имитировать научную деятельность.
     В первобытной культуре такие цензоры, как логика, причинно-следственная обусловленность, почти не мешали магическо-фантастическим способам самовыражения. Отсюда удивительная яркость и многообразие этой культуры. Действительность и фантазия одинаково реальны для первобытного человека, и заклинание жреца убивало его иногда вернее, чем примитивное оружие. Магические формы мысли, гадания, знамения, сложные обряды являлись не только культурным компонентом, они предопределяли сам образ жизни того времени.
     Как в чисто духовной, так и в практической сфере можно указать на множество примеров того, как целесообразное, разумное (в нашем понимании) переплетается с тем, что мы склонны считать магическими или колдовскими актами. Приемы лечебной магии теснейшим образом связаны с народной медициной, магия образует ее методологическую и теоретическую основу. Вредоносная магия, насылание порчи, любовная магия были эффективными средствами модных и теперь приемов манипуляции сознанием путем воздействия на психосоматические структуры человека. Такова же природа действия военной, охотничьей и других видов магии.
     В архаической культуре связь практическо-эффективных магических приемов и верований с рациональными знаниями была достаточно очевидной, у них общие корни. И то и другое связано с тем, как реализуются творческие возможности интеллекта, и с тем, как он взаимодействует с объективным миром.
     Особая роль магических представлений в архаической культуре связана с одной из ее качественных особенностей - безграничным синкретизмом, т.е. абсолютной недифференцированностью, слитностью, органическим единством элементов как реалистических, так и фантастических. Синкретизм делает практически невозможным разграничение субъективного и объективного, наблюдаемого и воображаемого, домысливаемого в первобытной культуре, так как все это не рефлектируется в ней, а, напротив, однозначно переживается и воспринимается.
     Разграничить в архаической культуре сферы «сверхъестественного» и «естественного», отделить «магические» идеи от практических по чисто познавательным признакам нельзя. Подобное разделение затрагивало бы не познавательную, а эмоциональную сферу психики первобытного человека, так как оно предполагает функциональное разделение «ума» и «сердца», т.е. интеллекта и эмоций, легко доступное нам, но совершенно невозможное для первобытного человека. Сверхъестественное для первобытного общества - это не то, что нарушает естественные законы природы, ибо этого последнего понятия в архаичной культуре еще нет. «Сверхъестественное» - это то, что нарушает рутину повседневной жизни, вмешивается в привычную последовательность событий, это нечто неожиданное, необычное, иногда крайне привлекательное и соблазнительное, но, что всего важнее, всегда опасное, могущее угрожать жизни, лишить людей благополучия и спокойствия. В подобных обстоятельствах и пускался в ход могущественный арсенал магических действий: заклинания, колдовство, обращение за помощью к духам предков и богам, принесение жертв, даже человеческих. ( См.: История первобытного общества. М., 1986. С. 533. )
     В магическом (так его называл Леви-Брюль) мышлении синтез не требует предварительного анализа. Сложившиеся информационные блоки, из которых состоит магическое знание, неразложимы и нечувствительны к противоречиям, мало проницаемы для негативного опыта.
     Память при этом обретает удивительную для нас способность противостоять в какой-то мере логическим операциям. Представление, вызываемое в памяти другим представлением, приобретает силу умозаключения. Поэтому всякие обозначения явлений, их знаки и последовательность закономерным образом принимаются за причины, могущие вызвать сами эти явления (магические символы, образы, слова). С этого начинается первичная классификация мистических связей с невидимыми силами. Постепенно складываются устойчивые коллективные представления о формах и типах магической зависимости, которые выполняют функцию своего рода общих понятий, частично заменяя их. Магические представления отличаются также тем, что, оставаясь конкретными, легко применяются к разнообразным ситуациям, т.е. универсали- зируются. Нечто подобное происходит в детском сознании, искалеченном телевизионной рекламой: с помощью рекламных клише несчастные дети пытаются анализировать действительность.
     Элементы синкреатизма вообще нельзя исключить из культуры, так как они необходимы для ее развития. Поэтому, видоизменяясь, эти элементы сохраняются на всех ее уровнях, хотя наиболее заметны на ранних стадиях развития человечества. В индивидуальном сознании синкретизм проявляется в форме его некритичности к своим собственным мыслям, фантазиям. Нарушение допустимых границ подобной некритичности, чрезмерное доверие к продуктам своего воображения психиатры называют неадекватностью. Но эти границы столь же условны, как и подвижны.
     Любое общество легко обнаруживает признаки синкретиама (слияние рациональных знаний с полумагическими верованиями и заклинаниями) в других культурах. Но осознать синкретический характер своей собственной культуры - задача почти невыполнимая, так как для этого надо преодолеть в себе ее менталитет и выйти за границы ее мировоззренческих постулатов.
     Магическая деятельность предполагала использование не только магических приемов, но и определенных вещей, которые, как и внешние обстоятельства магических процедур, обретают также магический смысл. Поэтому осознание необходимости определенных внешних условий для успешности заклинания приняло форму веры в «приметы», которые весьма часто достоверно отражали реальные закономерности. Позже, наряду с верой в приметы, возникло убеждение, что имеющие магический смысл предметы могут не только влиять на исход отдельных действий человека, но и определять его судьбу. Так начал складываться один из качественных параметров не только любой культуры, но и человеческой психологии вообще - фетишизм, о котором более подробно речь пойдет в пятом параграфе данной главы.
     В то же время нельзя не согласиться с идеей Фрезера о парадоксальной близости (прежде всего концептуальной) между магией и наукой. Магия - в чистом виде - предполагает, что одно событие неизбежно следует за другими. Аксиоматические основания магии, таким образом, тождественны методологическим принципам современной науки: в основе как магии, так и науки лежит твердая вера в порядок и единообразие природных явлений.
     У мага нет сомнений в том, что одни и те же причины всегда будут порождать одни и те же следствия, что совершение нужного обряда, сопровождаемого определенными заклинаниями, должно привести к желаемому результату. Помешать может лишь более знающий колдун или заклинатель. Возможности магии, ее власть велики, но не произвольны и не безграничны. Маг могуществен постольку, поскольку строго следует определенным правилам. Пренебрегать этими правилами (даже в самом малом) -- значит навлекать на себя неудачу и подвергать опасности свою жизнь (Фрезер Дж. Золотая ветвь. С. 53 - 54. )
     Принципы магической обусловленности (магического детерминизма) были достаточно гибкими: в мире нет ничего случайного, но нет и абсолютной предопределенности; есть зависящая от субъективных и объективных факторов упорядоченная вариабельность.
     И магия, и наука построены на стремлении к установлению повторяющейся последовательности событий, которая подчиняется действию законов, поддающихся определению. Отсюда общее для магии и науки стремление изгнать из природы непостоянство и случайность. Магия открывала перед теми, кто мог ее постичь, власть над миром. В этом была и есть ее притягательность. Она смогла дать мощные стимулы для накопления знаний. Указанная близость научного и магического мировоззрения объясняет не только процветание магии в современном обществе, но и появление все новых и более агрессивных гибридов, т.е. псевдонаук, чья магическая суть реализуется через дискурсивные методы аргументации.
     4. Анимизм
 
     Анимизм - это вера в существование души и духов как причины явлений природы, вера в одушевленность всей природы. В культуре древнейшего мира анимизм был универсальной формой религиозных верований, с него и начался процесс развития религиозных представлений, обрядов и ритуалов. Вот как объясняет смысл Тейлор, который и ввел это понятие в культурологию. У каждого живого существа есть душа, способная существовать самостоятельно, сохраняя себя как индивидуальное начало даже после смерти своего носителя. Кроме того, существуют и высшие духи, не зависимые от каких-либо материальных оболочек. Это два основных взаимообусловленных догмата, обязательных для всех форм анимизма. Анимист (т.е. сторонник анимизма) верит, что духовные существа управляют явлениями материального мира и жизнью человека. Они определяют нашу судьбу при жизни, но особенно после смерти.
     Анимисты убеждены, что духи общаются с людьми и что последние своими поступками доставляют им радость или вызывают их неудовольствие. Необходимо почитать и стремиться умилостивить этих духов правильным поведением, принесением благодарностей, жертв, преклонением перед ними. Следовательно, анимизм как вера в управляющие божества, в подчиненных им духов, в душу и в будущую жизнь представляет собой начальную стадию религиозного миропонимания, не отличаясь структурно от последующих полидемонизма, политеизма, монотеизма.
     Как же представляли себе анимисты духов? Это как бы маленький зверь в большом звере, человечек в человеке. Пока душа на месте, живое существо активно. Сон, бессознательное состояние, смерть - закономерные результаты ее отсутствия, временного или постоянного.
     Анимизм был объяснением того, что сейчас называется метафизическими проблемами человеческого бытия: что есть жизнь и смерть, чем они отличаются друг от друга, какова природа сознания, что представляют собой фантазия, сон, видения.
     Древние «теологи» вначале пришли к выводу о двойственности человеческого бытия: человек одновременно - носитель и жизненного начала (необходимость есть, спать, одеваться) и мира «призрачных образов» (память, видения, конкретное мышление). Оба элемента тесно связаны с телом: жизненное начало дает ему возможность чувствовать, реально действовать, а «призрак», т.е. сознание, составляет его внутренний образ, его «Я». Но эта зависимость носит односторонний характер, так как жизнь может покинуть тело, оставив его мертвым, а «призрак» может появляться вдали от своей телесной оболочки, ведя, если говорить современным языком, спиритуалистический образ жизни.
     На следующем этапе развития анимизма был сделан решающий теологический вывод, который стал в дальнейшем основной посылкой всех форм религиозного мышления, - вывод о единстве этих двух начал.
     Действительно, если «призрачные» образы (продукты нашей интеллектуальной активности, проявления субъективного мира личности) и жизненное начало присущи телу, то почему же им не быть присущими друг другу, не быть двумя разными сторонами одного и того же активного начала - души. Так сформировалась идея, благодаря которой анимизм не только сохранился на последующих ступенях развития культуры, но и успешно функционирует и в современной психологии.
     Представление об индивидуальном начале, «духе - душе» в большинстве вариантов анимизма следующее. Душа - тонкий, невещественный человеческий образ, по своей физической природе нечто вроде пара или воздуха. Она - причина жизни и мыслей того существа, которое одушевляет. Независимо и нераздельно душа владеет сознанием и волей своего телесного обладателя. Она способна покидать тело, перемещаться в пространстве. Если необходимо, душа обнаруживает физическую силу, хотя большей частью неосязаема и невидима. Людям душа является преимущественно как фантом, призрак, отделенный от тела, но сходный с ним. Кроме того, душа способна входить в тела других людей, животных и даже вещей, овладевать ими и действовать через них.
     Анимистические представления о душе опираются на два ставших классическими определения: тень и дыхание. Тень - нечто таинственное, сопутствующий образ вещей, несомненно реальный, но и невещественный («потусторонний»). Поэтому тень и стала на тысячелетия оптимальной характеристикой души. В некоторых языках «тень» и «душа» - синонимы. Современные зулусы не только обозначают «тень», «душа», «дух» одним словом, но и считают, что после смерти тень человека покидает его тело только затем, чтобы сделаться домашним духом. (Тейлор Э. Первобытная культура. С. 266 - 268. )
     В Африке сохранились обряды, смысл которых - защита тени от врагов и хищников. Крокодил может схватить тень и таким образом добраться до человека.
     В европейской традиции потерять тень - значит потерять волю, душу. Ожившие мертвецы, призраки, привидения не отбрасывают тени, чем и обнаруживают себя.
     В Восточной Азии многие заботятся о том, чтобы тень плохого человека не падала на них. (См.: Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С. 128.)
     Но наибольшее распространение получил второй вариант: душа как дыхание. Это легко объяснимо. Ведь процесс дыхания наглядно свидетельствует о жизни, прекращается вместе с нею. Поэтому дыхание естественно отождествляется с самой жизнью, с душой. Отсюда их семантическая общность, характерная для большинства языков. Например, в арийской этимологии древнегреческое «психе» и «пневма», латинские «анима» и «спиритус», славянские «дух», «душа», «дыхание». Впрочем, эскимосы-гренландцы сумели объединить эти два варианта. По их мнению, у человека две души - его тень и его дыхание.
      «Тень» и «дыхание» нельзя считать метафорическими определениями души. Для анимиста речь идет об однозначной неразрывной связи между ними, практически о тождестве. У древних римлян ближайший родственник наклонялся над умирающим, чтобы вдохнуть в себя его последний выдох. Австрийские крестьяне-горцы и в XIX в. не сомневались, что душа доброго человека выходит изо рта (при смерти) в виде белого пара.
     Большую роль в анимизме играют многообразные истолкования вещих снов, видений, галлюцинаций, бреда, явлений призраков и т.д. В этом отношении психология первобытного общества ничем не отличается от массовой психологии конца XX в. Хорошо известно, что бодрствующий и здоровый человек не всегда способен уверенно различать субъективное и объективное, воображаемое и действительное. Именно потому не способен, что привык слишком доверять своим органам чувств.
     На начальном этапе развития культуры люди верили живо и твердо в объективность призрачных образов, являвшихся им в болезни, при утомлении, чрезмерном возбуждении или под влиянием пищи, содержащей наркотические вещества. Мало того, они, как и некоторые наши современники, были склонны к подобным духовным контактам. Здесь первопричина постов, самоистязаний**, некоторых форм наркотизации с использованием галлюциногенов и тому подобного - достичь экзальтации и вступить в общение с высшими духовными силами.
     Следовательно, самоистязание - это не способ удовлетворения мазохистских наклонностей дикаря в прошлом, невротика в настоящем, как утверждает Фрейд, а следствие мистических потребностей определенного типа личности. Одиночные прозрения и озарения заражали окружающих, и начинал действовать механизм массового психоза, ничуть не изменившийся за тысячи лет, и видения одного легко становились реальностью для многих.
     Анимистические представления о двойственной природе души, об ее особом временном и пространственном континууме предопределили отношение к смерти, погребению, умершим в первобытной культуре. Душа не умирает, следовательно, смерть человека обратима. Мертвые смогут ожить, «вернуться», что для живых крайне нежелательно, очень опасно. Именно поэтому основным чувством по отношению к покойнику стал страх, а похоронные обряды превратились в меры защиты. Ямы и могилы должны были служить как убежищем, так и тюрьмой. Все способы погребения, их тщательность порождены не только заботой о покойнике (хотя эта тенденция постепенно усиливалась), но прежде всего страхом, как бы человек, унесенный смертью, не вышел вновь из своего состояния неподвижности, не напугал живых, не причинил им вреда.
     Представление о ревнивой мстительности мертвых проходит красной нитью через похоронные обряды человечества, начиная с доисторических времен и кончая нашей цивилизацией. Камни, которые наваливались на могилу на острове Тасмания, связанные мумии Египта и забитые гвоздями гробы наших дней - все это восходит к одному и тому же атавистическому страху.
     Приемы, которыми пользуются для того, чтобы заставить трупы оставаться в своих могилах, отличаются чрезмерным многообразием. В Австралии дуплистое дерево, служащее в качестве гроба, пробивается иногда еще и копьем, чтобы прочнее «пришпилить» шею мертвеца. Тасманийцы перед погребением связывали трупы по рукам и ногам, чтобы пресечь всякую попытку освободиться. В древней Испании прибивали мертвых гвоздями к доскам, на которые их клали в могилу. Найдены целые кладбища, где скелеты похороненных людей носили все признаки «повторного убийства». Чаще всего это были черепа, пробитые огромными гвоздями. Так первобытные народы принимали меры, чтобы лишить умершего возможности покинуть могилу и обезопасить себя от магических сил его души. (Липс Ю. Происхождение вещей. М., 1954. С. 386 - 387. )
     Любопытно, что в анимизме различно отношение к душам недавно скончавшихся людей и к душам людей, после смерти которых прошел определенный промежуток времени. Души давно умерших образуют сообщество, живущее по своим законам. Они могут помогать живым, а если вредят им, то только в том случае, когда живые вызвали их неудовольствие. Гнев таких покойников можно отвести, задобрив их дарами, разного рода обрядами. «Новоумершие вообще дурно настроены и готовы причинить зло тем, кто их пережил. Не имеет значения в данном случае даже то, что они были любезны и добры при жизни. В новой обстановке характер их совершенно иной. Они раздражительны и мстительны, быть может, потому, что они несчастны, слабы и болезненны, пока разлагается их тело». (Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930. С. 268 - 269. )
     Логика анимизма не могла допустить только защитные меры. Если смерть, в конечном счете, возвращает душу человека к свободному и деятельному существованию, то следует создать необходимые условия для того, чтобы это «новое» бытие души было не менее благополучным, чем «старое». Способ был найден легко. В могилу сначала укладывали самые ценные и полезные вещи покойника, а затем, осознав их недостаточность, туда же начали отправлять и необходимый обслуживающий персонал. Это происходило, естественно, в тех случаях, когда домашняя прислуга, рабы наличествовали и при жизни. Когда умирал знатный и сильный человек, души его слуг, жен, рабов должны были, последовав за ним, служить ему и в потусторонней жизни. Эта же логика оправдывала принесение в жертву и посторонних людей, что позволяло не только вождям, но и более простым людям позаботиться о своем загробном процветании. Таким образом, логика анимизма привела к человеческим жертвоприношениям, ставшим одним из самых его зловещих ритуалов.
     Естественно, что такой ритуал варьирует от этноса к этносу. Интересен пример большой группы племен в Полинезии, которые вошли в историю как «охотники за головами». Эти охотники в XX в. считали, что каждый человек, которого удавалось убить и чью отрубленную голову, предварительно высушив, можно сохранить, будет рабом своего убийцы в загробной жизни. Социальное положение даяка на том свете оказывалось зависимым от количества припасенных голов. Отец, потерявший сына, должен был по обычаю, выйдя из дома, убить для погребального обряда первого встречного. Молодой человек не имел права жениться, пока не смог добыть свою первую голову, которую потом хоронили вместе с ним. Подкарауливать и убивать людей, чтобы завладеть их головами, стало национальной традицией даяков, .своего рода национальным спортом. По их выражению, «белые читают книги, мы же вместо этого охотимся за головами». Во всем остальном даяки, как отмечают все жившие среди них исследователи, были очень добропорядочными, честными и отзывчивыми людьми. (Тейлор Э. Первобытная культура. С. 280 - 281. )
     Развитие анимистических представлений о загробной жизни человеческих душ прошло три этапа. О первом уже говорилось. Второй этап вызван необходимостью дать первобытным людям позитивные формы социальной организации. Смутное ожидание грядущего не давало для этого общинникам эффективных практических стимулов. Импульсы были скорее антисоциальными: зарывались в землю богатства племен, человеческие жертвоприношения нарушали добрые отношения соплеменников. Поэтому произошла неизбежная трансформация концепции: будущая жизнь должна была стать особой формой компенсации, т.е. вознаграждения за земную доблесть, героизм, преданность своему племени и наказанием, возмездием за отступничество, слабость или измену.
     Вот типичный пример. Бразильские индейцы верят, что душа тех, кто жил добродетельно, мстил врагам своего народа и многих из них съел, поселится за большими горами и будет плясать в роскошных садах. А души изнеженных эгоистов отправятся к злому демону на вечные мучения.
     В более сложном варианте анимистических представлений души гвинейских негров, придя к реке смерти, должны подвергнуться высшему суду. Если они свято чтили своих богов, свои обеты, служили своему племени, они смогут переправиться и обрести блаженство. Предатели своего народа, равнодушные и слабые, утонут безвозвратно.
     Общая закономерность усложнения анимистических представлений очевидна. Право на вечное счастливое бытие имеют не все, а только те, кто сражался за свой этнос, убивал его врагов, был хорошим охотником, непоколебимо верным обычаям своего народа. Так сформировались высшие социальные ценности и добродетели: этническая солидарность, патриотизм, готовность умереть за интересы своего рода, племени и народа.
     Последний период в развитии анимизма характеризовался поисками нравственно-универсальных смыслов человеческого бытия. Божественное возмездие предполагает в этом случае личную ответственность за нарушения нравственных догматов, имевших сверхъестественное происхождение. На этом этапе начиналось становление будущих мировых религий, чьи высшие моральные принципы и носят универсальный, общий для всех без исключения людей характер. Боги мировых религий не связаны с судьбой конкретных этносов, остаются фактически равнодушными к их судьбе. Фантастически многообразный мир одухотворенного бытия, чьи духи охотно общались с людьми, помогали, учили, иногда обманывали их, смеялись над ними, но никогда не оставались равнодушными к судьбе человека и его племени, был навсегда утрачен. Сохранились только отрывочные воспоминания. Поэтому и через тысячелетия русский человек, представитель этноса, гибнущего в жерновах истории XX в., еще пытается обратиться к ним за помощью. В стихах С.Есенина отмечается этот факт: «На церкви комиссар снял крест. Теперь и богу негде помолиться. Уж я хожу украдкой нынче в лес. Молюсь осинам. Может пригодиться». (Есенин С. Соч. Т. 2. М., 1961. С. 161. )
 
     5. Фетишизм, идолопоклонство, ритуализм
 
     Анимистическое мировоззрение было своеобразной попыткой понять и объяснить то, что обычно называется причинно-следственной обусловленностью. Своеобразие анимизма в том, что его сторонники не могли представить себе причину, за которой нет чьей-то личной воли, желания, потребности. Методологическим приемом анимизма была персонификация причины. Тот, кто олицетворяет причину, и есть дух. Причинная зависимость универсальна, поэтому анимисты стали населять духовными существами живую и неживую природу. Духи растений, деревьев, животных считались по сравнению с духами людей существами низшего уровня, но и им приписывались определенная свобода воли и способность к передвижению, а главное - свойство вселяться в любые объекты.
     Именно вера в способность «вселения» разного рода духовных существ в самые неожиданные вещи привела к тому, что магические предметы стали рассматриваться как одушевленные, как фетиши. Фетишизм и есть поклонение духовным силам, воплощенным в вещах или связанных с ними, действующих через их посредство.
     Фетишем может стать легко предмет, который или вызывает удивление и обладает притягательной силой, символическим подобием, или отличается красотой, курьезным уродством. Одна форма сама по себе не делает предмет фетишем. Главное то, как этот предмет воспринимается, как к нему относятся, чего от него хотят. Если вещи приписывается личное сознание и сила, если ее боготворят или ненавидят (многие люди любят наказывать провинившиеся предметы), если к вещи обращаются с речами, ругают, приносят жертвы, поклоняются и молятся им, то можно уверенно говорить об элементах фетишизма.
     Фетишизм как вещественная форма анимизма хорошо сохранился в Западной Африке. Здесь фетиши встречаются повсеместно. «Они висят в виде амулетов на шее у каждого человека, они предохраняют от болезни, приносят дождь, наполняют море рыбой, помогают ловить воров, придают своему обладателю силу.., - словом, нет ничего на свете, чего фетиш не помог бы сделать. Нужно только, чтобы это был настоящий фетиш». (Тейлор Э. Первобытная культура. С. 370. )
     Американские индейцы для гарантии подлинности фетишей используют так называемую «волшебную калебасу» - фляжку, сделанную из особой тыквы, в которую помещают священные предметы для защиты от сглаза или порчи.
     Вот рассказ о том, что можно было назвать «практикой фетишизма». «Из мужского дома выносят плетеную сеть. В ней хранятся фетиши деревни - кости убитых врагов. Они ослепительно белые, так как их постоянно сосут больные в надежде выздороветь. Помимо костей в сетке лежит ржавая консервная банка, которую подобрали на месте аварии самолета. Что в банке, никто не знает, но, по словам воинов, это «средство» помогает страдающим половым бессилием». (Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С. 87. )
     Как же собирается подобная коллекция? Очень просто. «Радостные крики сообщают о предстоящем развлечении. Молодой воин отличился - украл девушку из соседнего племени. Теперь ее сначала подвергнут коллективному изнасилованию, после чего будут пытать до смерти и, наконец, съедят»"". Ее кости и попадут в вышеупомянутую коллекцию священных предметов.
     Особое значение для системы фетишей имеют останки трупов (черепа, различные кости) и могильные памятники (земляные насыпи, кусты и деревья, растущие над могилами, могильные камни). Фетишизации подвергаются не только все основные элементы гробниц, но и сами гробницы и места их расположения - святые сакральные территории. Так появляются священные гроты, древние могильные пещеры, а позже и египетские пирамиды, буддийские пагоды и т.п. «Священные камни» рассматривались как места пребывания духов, охранявших покой умерших. Чтобы духи охотнее поселялись там, камни поливали маслом и этим как бы смягчали их, раскрывая для духов.
     С камнями в качестве могильных фетишей успешно конкурировали деревья. Уже древние египтяне желали, чтобы их гробницы были обсажены деревьями, потому что, как они думали, души умерших любят качаться на ветках. Отсюда исходит культ дерева во всех его видах: священные смоковницы в Индии, священные дубы и липы у германцев, кельтов и славян.
     Тот же ход мысли привел первобытного человека к представлению о животном-фетише, которое наблюдается почти у всех народов земного шара. Самые распространенные живые фетиши: змея (дракон) и ворон. У персов считались фетишами собака и петух, у скандинавов - медведь и волк, в Греции - сова и т.д. Живые фетиши не были идентифицирующим началом для членов племени, т.е. их нельзя считать тотемами. Они или своеобразные пережитки тотемизма, или, чаще, носители сильных самостоятельных духов, чья помощь или совет могут понадобиться племени. Поэтому у одного народа могло быть несколько живых фетишей. Например, в древнем Египте каждая община располагала собственным живым фетишем. Был общенациональный фетиш - священный бык Апис, но были также и региональные, местные. В Фивах - баран, в Мемфисе - козел, в Касте - кошка и т.д. Древнеримские мифы упоминают о волках («римская волчица»), дятлах и прочих живых существах, которые помогали племенам, жившим на Итальянском полуострове, побеждать врагов, совершать подвиги, узнавать будущее. (Липперт К). История культуры. СПб., 1902. С. 383 - 385. )
     С фетишизмом связаны многие страницы истории культуры, но есть одна, которая современному человеку представляется самой жестокой и отталкивающей. Речь идет о том, что называют антропофагией, каннибализмом (людоедством), которое из-за своей исключенности из нашей жизни вызывает как отвращение, так и определенный интерес.
     Каковы предпосылки этого явления? Почему люди ели других людей, каков социокультурный смысл этого феномена? Прежде чем ответить на поставленный вопрос, необходимо вспомнить некоторые факты истории и антропологии. Каннибализм очень дровец. Людоедами были уже наши предки неандертальцы. Homo sapiens появился на планете 40 тыс. лет назад каннибалом. Поэтому вопрос надо поставить совершенно иначе: почему люди перестали есть других людей?
     Запрет на поедание человеческого мяса в течение тысячелетий утверждал себя в качестве категорического императива человеческой культуры. Это очень похоже на запрет инцеста, кровосмесительных связей. Второй запрет более универсален и строже соблюдался в человеческом обществе. Он более древен, чем запрет (табу) на каннибализм. ( Семеов Ю. И. Как возникло человечество). М., 1966. С. 282 - 285. )
      «Табу» - одно из важнейших понятий, связанных с первобытной культурой. Это слово применяется для обозначения особого рода состояний, в которых могут находиться люди и вещи, а также для обозначения самих людей и вещей, оказавшихся в этом состоянии. Смысл термина связан с запретом совершать определенные действия и запретом самих запретных действий, вещей и состояний. Важнейшая особенность табу, отличающая его от других ограничений и запретов, состоит в том, что этот запрет ничем не мотивируется и ничем не обосновывается.
     Существование табу необходимо предполагает наличие скрытой опасности, которая остается потенциальной до тех пор, пока табу соблюдается. Как только оно нарушается, опасность из потенциальной автоматически превращается в реальную, проявляется и нередко угрожает гибелью, причем чаще всего не только нарушителю, но и всему сообществу. Табу порождено опасностью, поэтому оно всегда связано с чувством страха. Его нарушение внушает ужас. Соблюдать табу - единственное средство избежать опасности. Функциональная сущность табу состоит, таким образом, в нейтрализации реально существующей, но неведомой опасности.
     Особое значение имеют этические, или моральные, табу, которые представляли собой попытки нейтрализовать реальные опасности для любого социума со стороны безграничного индивидуализма его членов. Это связано с двойственностью (дуализмом) мышления и поведения человека, в которых постоянно борются между собой социальные традиции и естественные инстинкты, чуждые социальному контролю. Чтобы подавлять и регулировать нежелательное для общественных интересов проявление естественных инстинктов, требовались очень сильные и эффективные средства. Дело в том, что запреты и ограничения налагались именно на естественные, то есть полностью неуничтожимые, «неисправимые» инстинкты, поэтому такие запреты должны были иметь особенно на первом этапе прямую и категорическую, не допускающую сомнений или колебаний форму.
     Табу, табуирование и стало этими первичными запретами, которые были навязаны человеку как неотвратимая необходимость, что и обеспечивало их действенность.
     Табу представляли собой элементы первичной системы общественных ценностей (своего рода аксиомы аксиологии первобытного общества) и одновременно радикальное средство начальной социализации, способ внесения этих ценностей в субъективный мир личности. Поэтому у 3.Фрейда были основания связывать появление того, что мы называем совестью, с табуированными запретами и их нарушениями. Весь ход истории многократно подтверждал, что ослабление табуированных социальных и нравственных норм - это первый шаг к самоуничтожению «раскрепощающегося» социума.
     Возвращаясь к проблеме табуирования, инцеста и каннибализма, следует сказать, что конкретные причины этих табу вызывают много споров среди специалистов. Распространенное представление о биологической вредности обеих традиций (вырождение, желудочные расстройства) мало обоснованы. Инцест и каннибализм достались социуму от дочеловеческих предков, пришли из биологического мира, живой природы, где нет никаких следов их ограничения. Сомнительна и гипотеза «естественного отвращения» к столь предосудительным, на наш взгляд, занятиям, как людоедство и кровосмешение. Если они столь неприятны, омерзительны, то не потребовалось бы беспощадных запретов, жестокость которых позволяет предполагать скорее обратное.
     Оба запрета были необходимы именно для того, чтобы выйти за границы природного мира. В этом смысле они и являются адаптивными, полезными для становления культуры и тем самым для человеческого общества. Первым шагом на пути к культуре и стало табу на инцест, который, по выражению Леви-Строса, «сам и есть культура».
     Социальные группы, табуировавшие сначала инцест, а постепенно и каннибализм, во-первых, оказались более приспособленными к историческим изменениям и заинтересованными в них, а, во-вторых, эти запреты, сдерживая прямое удовлетворение низших влечений, создавали возможность их сублимации. Таким образом, психическая энергия низких влечений получила возможность обретать высшие культурные формы.
     Конечно, всегда и везде имеют место спорадические вспышки каннибализма, вызванные сильным голодом, психическими заболеваниями, социальными психозами или криминальными соображениями и коммерческими интересами. Но эти случаи представляют собой отклонения от норм культуры, что чаше всего признается и современными каннибалами.
     Достоевский Ф.М. утверждал устами одного из героев романа «Братья Карамазовы», что утратившие веру люди быстро скатятся до того, что он считал низшим порогом культуры, до каннибализма. Правильно предугадав тенденцию распада культуры, в одном конкретном аспекте Достоевский был не прав. Ослабление высших духовных начал ведет не к атеизму, которого он боялся и от которого ждал уничтожения культуры, а к господству низших верований и культов, некоторые из которых и действительно могут привести к возрождению своего рода моды на каннибализм. Дело в том, что в истории культуры каннибализм как обычай, признаваемый ее социальной нормой, всегда теснейшим образом связан с фетишистскими и частично магическими представлениями о человеке.
     В данном случае речь идет об особой форме фетишизма, который можно назвать анатомическим или физиологическим, основанным на вере в то, что некоторые части тела (сердце, голова, глаза) вмещают душу человека или ж отдельные качества. Мясо и кровь человека хранят в себе манну, высшую жизненную силу, активное начало индивидуальной жизни. Потребление человеческой плети и делает человека обладателем частицы чужой «манны», тем самым увеличиваются мужество и сила. «Мы не хотели ему вреда, но мы очень нуждались в его манне, так как нам угрожали враги», - так объясняли свои действия папуасы, судимые за то, что убили и съели миссионера.
     Связь каннибализма с верой в магическую силу жизни многообразна, например эндоканнибализм, или патрофагия, полное или частичное поедание тел умерших родственников. Покойника съедают из желания спасти его материальную оболочку от червей и сохранить ее внутри подового коллектива. Альтруистический каннибализм, наиболее распространенный в древнем обществе, каннибализм дружбы и любви, позволял спасти не только материальную оболочку, но и родственные души близких, которые получали возможность переселиться в души съевших их спасителей. Фальк-Ренне рассказывает о молодом папуасе, который со слезами просил отдать ему тело умершей в больнице жены, так как он должен немедленно съесть ее мозг, иначе их души не воссоединятся. Отчаяние, страх потерять душу любимой жены были так искренни, что персонал больницы уступил силе любви. (См.: Фальк-Ренне А. Путешествие в каменный век. М., 1985. С. 35.)
     Этот же фетишистский принцип определял отношение к врагу, убийство которого еще не решало всех проблем. Оставалась неуничтоженной душа врага, независимы от тела, освободившаяся от него и потому особенно опасная. Только проглотив вместе с кровью (фетишем) его душу, можно быть совершенно спокойным Теперь враг уничтожен окончательно, душа его перестала жить, перейдя в душу победителя и усилив ее. Помимо крови, съедались сердце и глаза, заключавшие в себе душу. Записаны северогерманские саги, повествующие о злых духах, демонах, которые выговаривали себе в жертву ребенка или взрослого человека, а потом требовали от него «глаза и сердце». Эти «злые демоны» были негативной персонификацией жестоких древних традиций, которые таким образом преодолевались культурой, элиминировались из нее, уходили из общества в мир темных сил.
     Масштабы антропофагии в архаичных культурах часто преувеличиваются. Общее число жертв каннибализма по масштабам XX в. ничтожно. Нравственное превосходство цивилизации, приведшей к сотням тысяч сгоревших заживо в Дрездене и Хиросиме, цивилизации, оставляющей миллионы трупов на обочинах своего исторического пути, весьма сомнительно. В первобытной культуре мир высших сакральных ценностей и прагматических действий был неразделим. Общественное лицемерие еще не появилось. Жизнь отдельного человека значила мало, ценность ее была невелика. Соответствующими были и социальная практика и общественная мораль. И ту и другую можно оценивать как угодно, но нельзя отрицать одного: их единства. Для цивилизации расхождение между декларируемой моралью и реалиями жизни стало органичным и необходимым. Отсюда разорванность, расколотость как индивидуального, так и общественного сознания, которые обусловили и новые цивилизационные приемы фетишизма: фетишами становятся абстрактные формы даже не предметов, а их отношений, вторичных смыслов, малосодержательные принципы и лозунги.
     Древние люди фетишировали вещи в поисках скрытого в них смысла, духовного начала, живой «тени». Цивилизация фетишизирует мертвые тени своих достижений, все дальше уводя человека из мира природы в искусственную среду, которая делает человека могущественным, но не свободным, так как порабощает его самого.
     Возможности фетишизации безграничны. Фетишами, как и в древности, является большинство наших социальных ценностей. Они предопределяют нашу избирательность, наши симпатии и антипатии. Весь спектр личностных отношений к миру связан, хотя это редко осознается самими людьми, с навязанными нам извне фетишами, которые нам кажутся высшими принципами, священными проявлениями человеческой веры, мудрости и культуры.
 
     6. Первобытное искусство
 
     Еще в конце прошлого века учебники по искусству открывались главой, посвященной Древнему Египту. Девяносто лет назад человечество вместе с изобретением кино открыло для себя искусство каменного века - палеолитическую живопись и скульптуру. С тех пор искусство первобытной эпохи стало весьма популярным объектом как спроса, так и изучения. Можно смело говорить о нарастающем влиянии древнейших форм искусства на его современные течения. Каковы же особенности этого феномена, как и почему оно возникло, каковы его функции и духовное содержание.
     Что касается возникновения первобытного искусства, на этот счет имеется множество самых разнообразных и противоречивых гипотез, анализировать которые здесь нет возможности. Важно одно. Не вызывает сомнения, что художественная деятельность существовала на всех этапах первобытной культуры. Следовательно, искусство являлось постоянным способом ее реального бытия, что позволяет с определенными основаниями говорить о биопсихологических корнях искусства, о полуинстинк- тивной потребности человека украшать и раскрашивать себя и свое жилище, придавать привлекательную (для себя) форму предметам. О врожденных основаниях этой потребности говорит ее необыкновенная устойчивость, а также то наслаждение, которое дает людям занятие почти любой формой художественной деятельности.
     Психоанализ видит в искусстве прежде всего продуктивную форму трансформации психической энергии человеческих инстинктов, ее сублимацию, создающую психологические предпосылки всей культурной деятельности. Еще Аристотель говорил о катарсисе - очищающем и возвышающем воздействии искусства на человека. Современные психологи называют это восстановлением психологического равновесия, игровой компенсацией, реализацией архетипа, но, в сущности, речь идет о том, что искусство дает «возможность пережить величайшие страсти, которые не находят себе исхода в нормальной жизни». (Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1982. С. 312)
     Итак, можно сделать первый вывод: искусство появилось вместе с человеком, так как художественная деятельность является органической потребностью его психики, она связана с особенностями его мировосприятия и врожденными формами творческой активности.
     Чем было первобытное искусство в структуре культуры того времени? И здесь следует дать неожиданный ответ - ничем, так как в чистом виде его там не существовало. Это связано с той особенностью первобытной культуры, о которой уже говорилось, с ее синкретическим характером, с нерасчлененностью ее основных элементов. Поэтому древнейшее искусство неотделимо от мифологии, магии, ритуалов и т.п.
     Искусство не было обособленной частью древней культуры, оно было универсальным средством бытия всех ее элементов, способом их объективации и основным средством их прямого воздействия на людей. Отсюда особая многозначность и духовная напряженность произведений этого искусства, их способность привлекать внимание, программировать эмоции, вызывая экстаз, эйфорию, транс и сомнамбулизм.
     В древнейших ритуалах уже использовались элементы скульптуры и живописи (маски, статуи, нательные росписи, наскальная живопись, рисунки на земле), музыка, пение, речитатив, театральная организация действия. Отсутствие же предметов «чистого» искусства не означает отсутствия декоративных элементов в традиционном искусстве. Эстетическое начало проявлялось в цветном и резном орнаменте. Чувство ритма выражалось в сочетании скульптурных объемов, в сложном композиционном решении, в создании фантастических образов. Каково бы ни было магическое назначение масок и статуэток, степень их воздействия определялась художественной убедительностью, так как сами по себе эти формы не могли быть «узнаны», поскольку не существуют в природе. (См.: Мириманов В. Б. Первобытное и традиционное искусство. М., 1973. С. 91 - 92.)
     Синкретизм обусловил и важнейшую отличительную особенность первобытного искусства: слитность его функций и значений, которая, в свою очередь, определила следующие специфические черты этого искусства: гомогенность, коллективистский и поли- функциональный характер. В системе первобытной культуры лишь условно можно различать обряды, культовые предметы, тексты, музыку и танец. Только «опрокидывая настоящее в прошлое», можно смотреть на мифологический текст как на сценарий, существующий независимо от обряда, от танцевальных, музыкальных, пластических ритмов - всего того, что дает мифу зримую, слышимую форму. Дело в том, что чтение текста - речитатив, пение, сопровождаемые музыкой, танцем и есть само священнодействие, а культовые предметы - маски, статуи - в данном случае сами же и являются предметами культа, все элементы этой системы равнозначны.
     Главной художественной особенностью первобытного искусства, сближающей его с искусством XX в. была символическая форма, условный характер изображения. Поэтому образы древнего искусства воспринимаются нашими современниками как нереалистические. Дело не в том, что древние художники не умели добиваться внешнего сходства. Умели, если хотели этого, чему есть поразительные примеры. Дело в том, что отсутствие сходства носит совершенно сознательный характер. Диапазон отступлений от примитивного сходства чрезвычайно широк: от простой схематизации или преднамеренного нарушения пропорций, чтобы подчеркнуть экспрессивность восприятия, до создания совершенно фантастических образов и композиций, в которых лишь с трудом угадываются черты реальных существ или предметов.
     Следует подчеркнуть, что символический характер искусства универсален. Символами являются как реалистические изображения, так и условные. Пещерная живопись и культовая традиционная пластика по стилю резко отличаются друг от друга. В первом случае изображение внешне реалистично, во втором - форма крайне условна, иногда почти абстрактна. И в том, и в другом случае изобразительное искусство точно соответствует содержанию. Условные формы культовой пластики используются для создания образов, которые не могут быть переданы методом натуралистического или реалистического изображения, так как они воссоздают представления о сверхъестественных силах, воплощают невидимых грозных духов и богов, создают вместилища для душ умерших. Изображения же, используемые в образах охотничьей магии, по преимуществу реалистичны, так как связаны с конкретными типами животных, на которых сосредоточены помыслы художника-охотника. Изображая, он как бы заклинает, подчиняет себе дух этих животных.
     При всем различии художественных методов цели, преследуемые обоими художниками очень близки: и тот и другой апеллируют к сверхъестественным силам, создают предметы магического культа, имеющие символический характер.
     Изображение оленя или орла, сделанное древним человеком, может не отличаться внешне от рисунка современного художника. Но вывод об их действительной идентичности был бы ложным. Различие здесь то же, что, например, между изображениями орла в учебнике зоологии и на государственном гербе, различие находится за пределами самого изображения. Оно связано с психологическими особенностями восприятия в каждом из этих конкретных случаев.
     Часто произведения первобытного искусства представляют собой целые системы очень сложных по своей структуре символов, несущих большую эстетическую нагрузку, с помощью которой передаются самые разнообразные понятия или человеческие чувства, а также кодируются мифологические сюжеты или реальные события. Символический характер древнейшего искусства привел к появлению двух типов подобного кодирования: эзотерическому искусству, понимание которого доступно избранному кругу посвященных, и экзотерическому - общедоступному, понятному для непосвященных. Эта ситуация самым удивительным образом оказалась воспроизведенной современной художественной жизнью.
     Магические представления определяли всю содержательную сторону первобытного искусства, которое можно назвать магико-религиозным. Дело в том, что художественные формы были эффективнейшими средствами для реализации одного из главных принцип6в магического миропонимания, принципа аналогии. Смысл этого принципа в следующем: кто владеет изображением предмета, тот получает власть над изображенным или хотя бы возможность оказывать на него влияние.
     Самыми первыми произведениями такого рода были рисунки, изображавшие руки (чаще левые), что служило знаком обладания и магической власти над данной территорией. На Востоке изображение женской левой руки до сих пор прикрепляют к радиатору автомобиля, «на счастье».
     Магическим целям служили скульптурные и живописные изображения животных на каменных плитках, скалах, стенах пещер. «Образы животных, заполнявшие стены позднепалеолитических пещер, должны были изображать возможную добычу. Совершавшиеся перед ними обряды имели в виду превратить магическим путем потенциальную добычу в желаемую реальность. На стенах пещер магическое претворение мечты в действительность выражалось образами изобразительного искусства, а на полу пещер - с помощью обрядового действия». (Анисимов А. Ф. Этапы развития первобытных религий. М., 1967. С. 26. )
     Наряду с охотничьей магией и в связи с ней существовал культ плодородия, выражавшийся в многообразных художественных формах эротической магии. Эти два вида магии были настолько связаны в сознании первобытного человека, что некоторые из племен использовали одни и те же слова для обозначения голода и любви.
     В доисторическую эпоху культ плодородия был распространен повсеместно, принимал самые изощренные формы, обладал большим влиянием и поэтому сохранился в первозданном виде у многих народов Африки, Океании, Южной Америки. Отсюда обилие произведений с эротической тематикой в первобытном искусстве, многие его стилевые особенности. Например, бесчисленные «палеолитические Венеры», женские статуэтки с условными чертами лица и гипертрофированными объемом груди, живота и бедер.
     В первобытном искусстве образы воплощали все многообразие мифологических представлений каждого этноса, что предопределило уникальную множественность, равнозначность и слитность функций этого искусства, а также его особую роль в поддержании социальной устойчивости и традиций. Речь идет не только о том, что искусство в древнем мире было важнейшим коммуникативным средством, основным каналом связи между личностью и социумом, между близкими этническими группами. Очень важна и надличностная ориентация первобытного искусства, прежде всего тех ритуалов, которые оно выражало и создавало и которые были надежнейшим средством поддержания общенародных норм и ценностей. Эффективность сложной системы ритуалов и его художественных форм связана с тем, что они основываются на символах, подражании* восприятии. Это значит, что этот способ воздействия на сознание человека опирается на доминантные стороны человеческой психики. (Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983. С. 105. )
     Современный уровень археологических исследований позволяет определить не только основные функции первобытного искусства, но и проанализировать общие закономерности и периоды его стилистической эволюции. Для этих целей обычно сопоставляют произведения так называемой «наскальной живописи», памятники которой существуют повсеместно и все они подтверждают следующую логику стилевых модификаций. Вначале преобладают изображения отдельных как бы застывших статичных объектов, которые затем вытесняются динамичными изображениями животных. Одноцветные контурные рисунки сменяются полихромными и объемными. Сложнее взаимодействие тенденций натуралистического и условного стилей изображения. На самом раннем этапе господствует натурализм, цель художника добиться максимального сходства изображения с изображаемым. Затем резкий поворот к обобщению, отсюда черты известного художественного схематизма. На третьем этапе вновь усиливается интерес к детализации изображения, к воспроизведению целых сцен или повествовательных сюжетов. Результат - вновь побеждает более или менее натуралистическая фигуративная манера. Но никогда не прекращающийся процесс отбора и экономии изобразительных форм вновь приводит первобытное искусство (его четвертый, высший этап) к стилизации, к замене живого образа знаком, имитации символом.
     Таким образом, напрашивается аналогия: новое европейское искусство фактически повторило путь художественного развития первобытной эпохи.
     Смешной кажется в наше время традиционная точка зрения: человеку на раннем этапе социального развития было не до искусства, он был слишком поглащен борьбой за существование. Дело не только в том, что без художественных форм самовыражения человек просто бы не выжил и биологически, по крайней мере, оставаясь человеком. Первобытный человек обладал не меньшими художественными способностями, чем современный, а в среднем - большими. Его вкус был безукоризненным. Он еще не стал подобно нам пассивным потребителем искусства, а был в такой же мере художником, творцом, как и охотником, воином и т.п. Творческие импульсы были для него столь же естественными, как инстинкты охоты или продолжения рода. Этот человек не нуждался в художественном образовании, искусство было с ним всегда от рождения до смерти, было одним из естественных проявлений его собственной человеческой сущности. Именно поэтому художественное наследие «первобытного» мира начинает занимать все большее место в системе художественных ценностей нашего времени.