Центральная Азия стала геополитическим регионом после распада советской формы государственности, объединявшей этносы, на протяжении длительного исторического периода находившиеся в весьма сложных отношениях друг с другом. В результате исторические противоречия между этносами и бывшими советскими республиками или их субрегионами стали проявляться в открытой форме.

   Распад СССР впервые в истории привел к образованию национальных государств на территории Центральной Азии. Процессы образования наций современного типа и становление их государственности до сих пор не завершились в регионе в реальном политико-правовом смысле. Произвольно проведенные в советское время границы между республиками привели к тому, что естественные границы расселения народов были рассечены административными, обретшими после распада СССР статус государственных. Несовпадение этих границ с ареалами расселения крупных этносов в будущем может послужить причиной межнациональных конфликтов: на юге Казахстана - между казахами и узбеками; в Оше и Узгене - между киргизами и узбеками; в Самарканде, Бухаре, в Ленинабадской области Таджикистана - между узбеками и таджиками; в Каракалпакии - между узбеками и каракалпаками; в оазисах Амударьи - между узбеками и туркменами; а также между русскими и казахами в Северном Казахстане. Независимость объединила в государства национальные, религиозные и культурные общности, весьма далекие друг от друга. Потенциально это создает основу для всеобщего регионального конфликта, связанного с возможностью пересмотра существующих границ.

   В качестве наиболее яркого примера можно привести Ферганскую долину, межгорную впадину на Тянь-Шане, протяженностью до 300 км в длину и до 170 км в ширину, которая является одним из главных сельскохозяйственных районов Центральной Азии. Она была основой Кокандского ханства, образовавшегося в XVIII веке (после выделения из Бухарского ханства) и являвшегося одним из наиболее крупных по численности населения государственным образованием Центральной Азии. Именно с этого ханства (в 1864 г.) Россия начала покорение региона.

   Практически с самого начала Ферганская долина была одним из основных очагов сопротивления колонизации Центральной Азии. Уже в 1875 г. здесь началось крупномасштабное восстание против царских властей. Российские войска подавили его и жестоко разорили Ферганскую долину. Кокандское ханство было упразднено. Регион продемонстрировал высокий потенциал сопротивления советской власти. Первые басмаческие отряды в Центральной Азии появились в Коканде уже в конце 1917 г. К концу 1919 г. на территории Ферганы действовало более 40 крупных басмаческих отрядов. Крайняя жестокость, проявленная обеими сторонами, привела к тому, что только в Ферганской области население в 1919 г. уменьшилось по сравнению с 1915 г. на 250 тыс. человек.

   Как отмечалось, в советское время в соответствии с ленинским пониманием национального вопроса в регионе началось национально-государственное размежевание на основе довольно произвольного представления об этнических границах. Ферганская долина оказалась поделенной между Узбекистаном (Ферганская, Андижанская и Наманганская области), Кыргызстаном (Ошская область) и Таджикистаном (Ленинабадская область). Дополнительные осложнения приносит существование анклавов (узбекских на территории Кыргызстана и таджикских на территории Узбекистана и Кыргызстана).

   Конфликтный потенциал Ферганской долины начал реализоваться еще в последние годы существования Советского Союза. В открытой форме это проявилось в конфликте узбеков и турок-месхетинцев в Фергане в 1989 г., в столкновениях таджиков и киргизов на границе двух республик в 1989 г. и в Ошской трагедии 1990 г. Исключительное выпячивание национального фактора, явный приоритет “титульной нации” в течение длительного времени не могли не изменить психологии жителей Ферганской долины. В период перестройки был окончательно достигнут консенсус о практическом невмешательстве центральных властей в дела союзных республик - в обмен на поддержку последними Центра по кардинальным вопросам, а это привело к резкой активизации борьбы между местными элитами за власть и различными нациями за перераспределение национальных ресурсов. Следствием стала политика натравливания местными элитами жителей своего района на “иностранцев”, которые легко становились виновными за ухудшение социально-экономического положения, тем более, что резня русских в Якутии и Туве, сумгаитская трагедия четко показали, что центральная власть не способна даже покарать убийц. Всего в 1991 г. на территории Центральной Азии имело место 36 конфликтов на национальной почве.

   Каждое из государств Центральной Азии обладает сравнительно небольшим населением. Лишь в совокупности эти государства обеспечивают численность населения (в 1998 г. - 56 млн. человек (1)), сопоставимую с соседними для Центральной Азии странами. Для этих стран характерен самый высокий прирост населения в бывшем СССР. За 30 лет численность населения выросла в 2,6 раза в Узбекистане и Таджикистане, в 2,4 раза в Туркменистане, в 2,1 раза в Кыргызстане, в 1,7 раз в Казахстане (для сравнения в России эта цифра составляет 1,2 раза). Основной прирост населения пришелся на автохтонов. В первой половине 90-х годов темпы роста населения замедлились (1,9% в год - в Узбекистане, Туркменистане, Таджикистане, 0,4% - в Кыргызстане и 0,1% - в Казахстане (2)), но это было связано, в первую очередь, с выездом русскоговорящего населения (после завершения основного потока миграции в Узбекистане, например, во второй половине 90-х годов темпы прироста населения практически сравнялись с уровнем советского периода).

   Ни одно из государств Центральной Азии не является этнически однородным. В последние годы существования СССР лишь в Туркменистане и Узбекистане доля населения титульной национальности составляла около 70%. В Таджикистане этот показатель составлял около 60%, в Кыргызстане - около 50% и около 40% - в Казахстане. Эмиграция русскоязычного населения повысила эти доли.

   В случае полного выезда русскоязычного населения увеличится значение узбекского населения, уже весьма заметного во всех государствах, кроме Казахстана (да и там растет численность узбеков в южных районах). Численность узбеков в центральноазиатских республиках лишь незначительно уступает общему количеству других титульных народов. Что касается самого Узбекистана, то к 2020 г., согласно подсчетам А. В. Акимова, в случае продолжения миграционных тенденций в Центральной Азии численность населения республики составит 46,93% населения всего региона, в случае замедления этих процессов - 47,61%, а в случае прекращения - 43,66% (3).

   Внутри СССР Средняя Азия рассматривалась как единый экономический регион. Ему отводилось особое место в межрегиональном разделении труда с упором на поставки сырья; многие жизненно важные ресурсы и продукты направлялись в район из России, что предопределило конфигурацию современных транспортных путей; в экономических связях не учитывались административные границы, ставшие ныне государственными. Таким образом, экономическое пространство региона было  единым, что вступает в противоречие с современным статусом независимых государств.

   Даже в советский период внутренняя экономическая дифференциация Центральной Азии была весьма велика. Безусловным экономическим лидером к моменту распада СССР являлся Казахстан, дававший в 1991 году почти половину ВВП региона. На Узбекистан приходилось около трети регионального ВВП, а остальное почти равными долями  приходилось на оставшиеся три республики.

   Если использовать для сравнения показатели предкризисного для большинства стран бывшего СССР 1991 года, то Центральная Азия в целом опережала по душевым показателям Индию, Китай, Иран, Турцию и Пакистан. Страны Центральной Азии располагались в порядке убывания ВНП на душу населения в такой последовательности: Казахстан (3185 долл. на душу населения), Туркменистан (2270 долл.), Кыргызстан (2030 долл.), Узбекистан (1740 долл.) (4). Даже с учетом наступившего после 1991 года экономического спада в большинстве государств Центральной Азии, соотношение ВНП/население в этом регионе было более благоприятным, чем у большинства соседей (не говоря уже о социальной инфраструктуре).

   Центральная Азия как новый претендент на самостоятельную роль в мировом хозяйстве находится далеко не в худшем положении. Лидер по полноте набора ресурсов и объемам добычи полезных ископаемых - Казахстан. Его минерально-сырьевая база включает самый широкий в регионе набор полезных ископаемых (топливных, рудных, неметаллических), и уровни добычи по большинству видов достаточно велики уже сейчас. Богата и минеральная база экономики других стран Центральной Азии: в Узбекистане есть газ и золото, в Туркменистане газ, в Кыргызстане и Таджикистане - золото и уран. Вместе с тем масштабы экономики Центральной Азии невелики. На Центральную Азию приходилось в 1991 г. 0,4% мирового ВВП при 0,97% мирового населения  (5) .

   Центральная Азия была фактически “вытолкнута” из Советского Союза. В 1991 г. за сохранение Советского Союза на референдуме проголосовали 93,7% населения Узбекистана, 94,1% в Казахстане, 94,6% в Кыргызстане, 96,2% в Таджикистане и 79,9% в Туркменистане (6). Отчасти вынужденное провозглашение независимости в конце 1991 г. потребовало от правящих элит проведения ряда мер по закреплению и легитимизации собственного положения, поддержанию жизнеспособности экономики и социальной системы, замены коммунистической идеологии национальной, определению своего места в мировом сообществе и международном разделении труда и т. п. Осуществление всех этих мер, из-за особенностей внешнеполитического поведения России, тем временем мыслилось на основе “отъединения” от последней. Отсюда - введение национальных языков, собственной валюты, ограничение кооперационных связей с Россией, прямой выход со своей продукцией на мировой рынок, вступление в различные международные организации и т. п. Одним из последствий отъединения стал глубокий экономический и социальный кризис, охвативший все страны Центральной Азии.

   В регионе нередко бытовали неверные представления о механизме воспроизводства в советской экономике, положении на мировом рынке, роли русского и русскоязычного населения в соответствующих республиках, последствиях роста национализма и возрождения ислама.

   В интеллектуальных кругах Средней Азии издавна существовало представление об ограблении центром союзных республик, в том числе, из-за системы цен, существовавших в Советском Союзе. Реальная же картина, если считать в мировых ценах, была обратной. Так, в 1987 г. в России превышение вывоза продукции над ввозом (в мировых ценах) составляло 41284 млн. рублей, тогда как во всех среднеазиатских республиках существовало превышение ввоза (Казахстан - 7653 млн. рублей, Узбекистан - 4362 млн. рублей, Киргизия - 1405 млн. рублей, Таджикистан - 1309 млн. рублей, Туркменистан - 105 млн. рублей) (7). В 1991 г. от торговли с Россией Узбекистан, например, получал дополнительно 6,5% своего ВВП (8) . Именно резкое сокращение прямых и косвенных дотаций со стороны России привело к падению инвестиций и сокращению ассигнований на социальную сферу в регионе.

   Недооценивался тот факт, что за годы советской власти возникла тесная взаимозависимость всех республик. Так, в 1991 г. на долю других республик бывшего СССР приходилось 81% товарооборота Туркменистана, 89% - Казахстана, 90% - Узбекистана, 99% - Киргизии (9). Сокращение этих связей и вызвало падение производства в Центральной Азии.

   Не оправдались надежды на широкую международную помощь и активный приток иностранного капитала. Хотя Север экономически поддержал образование суверенных государств Центральной Азии, эта помощь была относительно невелика. Что же касается притока иностранного капитала, то его сдерживали политическая нестабильность, неясность перспектив развития этих стран, их географическое положение, слабость рыночной инфраструктуры и т. п.

   Официальные статистические цифры по Центральной Азии вызывают определенные сомнения, очень большой разрыв существует и в оценках экспертов. Однако динамика социально-экономического развития в принципе очевидна. Узбекистан и Туркменистан оказались в значительно лучшем экономическом положении, чем их соседи, хотя и в этих странах произошло падение ВВП. Уже в 1993 г., по оценкам Программы развития ООН, Узбекистан перешел на третье место по душевому доходу в регионе, а Туркменистан приблизился к Казахстану (соответственно 3128 долл. и 3710 долл.) (10). А в 1994 г., по данным той же организации, Туркменистан вышел в лидеры Центральной Азии по данному показателю, а Узбекистан приблизился к Казахстану (соответственно - 3469 долл., 2438 долл. и 3284 долл.). По абсолютным цифрам ВВП Узбекистан опередил Казахстан в 1994 г. (соответственно 25 и 22 млрд. долл.) (11) . ВВП Узбекистана составлял в 1995 г. 82% от уровня 1990 г., в Казахстане - 45%, в Кыргызстане - 50% (12)  (по некоторым данным, общее экономическое падение в республике за 4 года составило 70% (13)). В Таджикистане падение материального производства в 1991 г. составило 12,5%, в 1992 г. - 33,7%, а в 1993 и 1994 гг. произошел обвально-катастрофический спад (14): ущерб от гражданской войны оценивался в 7 млрд. долл., а падение промышленного производства по различным отраслям составляло 50-80% (15). Снижение ВВП произошло и в Туркменистане, его пик пришелся на 1994 г. (20%). Произошло снижение как промышленного производства (в Казахстане в 1995 г. оно составляло 48% от уровня 1990 г., а в Кыргызстане - 35%), так и сельскохозяйственного (в Казахстане - на 46%, а в Кыргызстане - на 43%) (16). В Узбекистане падение производства за 1989-1994 гг. оценивалось в самую невысокую цифру для Центральной Азии - 25% (17). Произошло существенное падение реальных доходов населения (так, по подсчетам ведущего российского специалиста по экономике развивающихся стран Л. А. Фридмана, уже в начале 1995 г. душевой доход в Казахстане, по самой оптимальной оценке, сократился более чем в два раза (18)). Некоторые эксперты даже полагают, что оно составило 800-1000% (19). Во второй половине десятилетия центральноазиатским странам удалось остановить падение. По данным Европейского банка реконструкции и развития, прирост ВВП в 1998 г. составил в Туркменистане 5%, в Кыргызстане - 4%, в Таджикистане - 3%, в Узбекистане - 2%, а в Казахстане - 1% (20)^.

   Туркменистан был сырьевым придатком в СССР, что, как ни парадоксально, привело к наилучшим результатам. По данным президента республики С. Ниязова, к началу 90-х годов из республики вывозились ежегодно 90 млрд. куб. м газа, 15 млн. т нефти, более 1 млн. т хлопка. При этом в Туркменистане существовало лишь 2 крупных предприятия. После получения суверенитета республика сделала упор на создание обрабатывающей промышленности и обеспечение продовольственной независимости, что оказалось возможным именно из-за наличия огромных сырьевых запасов. За 90-е годы благодаря иностранным и государственным инвестициям (последние уже к концу 1997 г. составили 6 млрд. долл., то есть более 1200 долл. на человека) в республике были созданы пищевая и текстильная промышленность, построены сотни новых заводов и фабрик (так, за первые 7 лет независимости были сданы в эксплуатацию 14 современных текстильных предприятий, еще 6 строились). Только в нефтеперерабатывающий завод в Туркменбаши было вложено 1,5 млрд. долл. 10 зарубежными компаниями. Были созданы 250 тыс. новых рабочих мест. В результате, если в конце 80-х годов в республике обрабатывали лишь 3-4% производимого хлопкового волокна, то к концу 90-х годов чистый экспорт текстиля (с 1995 г. он рос на 65% в год) сравнялся по стоимости с чистым экспортом хлопка-волокна. В 20 раз возросло производство зерна (1250 тыс. т в 1998 г.), на 80% обеспечивалась потребность населения в продовольствии. Если в первой половине 90-х годов произошло некоторое падение ВВП, связанное с разрывом экономических связей (5,2% в год), то во второй половине десятилетия республика начала экономическое ускорение. Даже в 1998 г., когда план по сбору хлопка был не выполнен наполовину (было получено лишь 1,5 млн. т), сохранился рост ВВП. За первый квартал 1999 г. прирост ВВП составил 13%, а промышленного производства - 15%. В результате за 1997-1998 гг. душевой доход в Туркменистане вырос на 25% (21).

   Сходная динамика была свойственна и для экономики Узбекистана. В первой половине десятилетия ВВП снижался в среднем на 5% в год, а затем стал расти. В 1997 г. он составил 90% от уровня 1990 г. (один из лучших показателей на постсоциалистическом пространстве), а объем промышленного производства (рост начался с 1993 г.) был равен 112,7% от уровня 1990 г. Рост ВВП за 1996 г. составил 1,6%, а за 1997 г. - 5,2%. Здесь также был сделан упор на обеспечении продовольственной независимости. Валовой сбор зерна вырос к 1999 г. до 3,6 млн. т (рост в 3,5 раза). Правда, проблему решить до конца не удалось: импорт зерна обеспечивал 47% потребностей населения (в советский период - 75%), картофеля - 50%, мяса - 30%, молока - 30%. Хлопок перестал быть монокультурой, но обеспечивал 75% валютных поступлений республики (общий объем экспорта за год - около 1 млн. т хлопка-волокна стоимостью около 1,6 млрд. долл.) и составлял почти половину всего экспорта Узбекистана. Узбекистан занимает лидирующие позиции в мире по производству хлопка, и его сбор составил 3,65 млн. т в 1997 г. и 3,25 млн. т в 1998 г. Резко росло и производство золота: ежегодный прирост составлял 20%, и в 1997 г. было добыто более 72 т (общие запасы оцениваются в 4 тыс. т - 4-е место в мире). Однако существенное падение мировых цен на золото не давало возможность получения значительного дохода. В целом при позитивной динамике Узбекистану не удалось обеспечить повышение жизненного уровня населения. Средние зарплаты в республике составляли 15-20 долл. в месяц, хотя, безусловно, следует учитывать, что цены здесь намного ниже мировых. По некоторым оценкам, более 80% населения республики находятся за порогом прожиточного минимума; безработица составляла 8% самодеятельного населения (22) .

   Падение ВВП и промышленного производства в Казахстане было более глубоким. В 1990-1994 гг. темпы падения ВВП составили 14,3% в среднем за год. Во второй половине десятилетия падение было остановлено, но реальных экономических достижений не было. Так, добыча золота сократилась с 14,9 т в 1995 г. до менее 10 т. Упала и добыча нефти. Практически не работали предприятия тяжелой промышленности. В ежегодном послании президента Н. Назарбаева в 1997 г. «Казахстан 2030. Процветание, безопасность и улучшение благосостояния всех казахстанцев» было обещано, что к 2030 г. республика станет «центральноазиатским барсом». Однако пока предпосылок к этому не наблюдается. В 1996 г. безработица превышала четверть миллиона человек; при крайне невысоких зарплатах росла задолженность по их выплате. По свидетельству Г. Касымова, выставлявшего свою кандидатуру на пост президента страны в 1999 г., более 80% населения республики находятся за чертой бедности (23) . В большинстве областей происходят регулярные отключения света и воды (24). Довольно существенно на экономике Казахстана отразился финансовый кризис в России. В апреле 1999 г. правительство республики было вынуждено ввести свободный курс местной валюты - тенге, что моментально привело к его удешевлению (25).

   В еще более тяжелом положении оказались Таджикистан и Кыргызстан. Первый так и не смог оправиться к концу тысячелетия от последствий гражданской войны. Не восстановились промышленность и сельское хозяйство. Катастрофическая ситуация сложилась в культурной сфере. Не работало 70% школ, зарплата преподавателей вузов составляла 10 долл., а работников науки, образования и культуры - еще меньше. В Кыргызстане во второй половине 90-х годов шло некоторое улучшение экономической ситуации. В 1996 и 1997 гг. рост промышленного производства составил около 7%. По словам президента А. Акаева, в этот период темпы прироста сельскохозяйственной продукции были самыми высокими в СНГ - 13% в 1996 г. и 10,7% в 1997 г. Одновременно увеличение ВВП оценивалось лишь в 3% в 1996 г., 4,6% в 1997 г., 1,8% в 1998 г. (в этом году спад промышленной продукции составил более 5%). На Кыргызстан, как и на Казахстан, также негативно повлиял финансовый кризис в России. Положение осложнено тем, что республика не имеет в достаточной степени товаров, которые можно было бы продавать за конвертируемую валюту, и минеральных ресурсов. В экспорте Кыргызстана золото составляло около двух третей, а цены на него, как отмечалось, резко упали. Удешевление рубля после августа 1998 г. вызвало существенное сокращение экспорта сельскохозяйственной продукции в Россию, что было также важной статьей доходов. В результате Кыргызстан имеет отрицательное сальдо внешней торговли (290 млн. долл. в 1998 г., более 60% от всего экспорта), а внешний долг достиг к концу 1998 г. цифры в 1,3 млрд. долл. (в 1994 г. - 440 млн. долл.), что составило почти 280% экспорта. В целом катастрофическое падение ВВП в первой половине десятилетия (ежегодно в среднем на 16,9%), таким образом, не было преодолено. 20% населения проживали за границей бедности, 60% балансировали у ее черты (26).

   Экономическая ситуация требует от центральноазиатских элит принятия самых энергичных мер по нахождению дополнительных источников развития, как эндогенных, так и экзогенных. В противном случае возможны серьезные внутренние потрясения (особо опасно то обстоятельство, что за десятилетие резко снизился как материальный, так и культурный уровень молодежи, которая с каждым годом составляет все большую часть населения).

   Демократические институты власти не получили особого развития в Центральной Азии. Практически во всех странах существуют авторитарные (в большей или меньшей степени) режимы. В рамках существования консервативных патерналистских режимов в большинстве государств региона нет реального общественного контроля за осуществлением политического курса. Участие населения в политической жизни можно назвать “иллюзорным”: в условиях внешней псевдодемократической риторики и наличия определенных демократических институтов население формально участвует в политическом процессе, но не оказывает на него никакого воздействия. Законодательные органы, как правило, также не в состоянии контролировать и координировать политическую линию.

   Автохтонное население в городах в основном является гуманитарной интеллигенцией, неквалифицированными рабочими, представителями сферы услуг и торговли. Часть гуманитарной интеллигенции (в первую очередь, за счет традиционных клановых связей) оказалась инкорпорированной в национальную элиту, часть вошла в оппозиционные национальные движения (и соответственно подвергается репрессиям), а большинство не оказывает существенного воздействия на политический курс своих стран.

   Центральноазиатские власти в целом настороженно относятся к местному студенчеству, учитывая, что за исключением Туркменистана, везде происходит резкое падение уровня жизни молодежи и “волнообразный”  рост безработицы. Так, после студенческих волнений в Ташкенте в начале 1992 г. из столицы были депортированы иногородние студенты (в областных центрах были специально открыты новые вузы). Власти пристально наблюдают и за настроениями “самонанимающихся” - мелких лавочников и торговцев, понимая, что они - потенциальный резерв фундаментализма (как четко показали события в Иране в 1979 г.).

   Еще большие опасения элит вызывают позиции сельских жителей. Наиболее плодородные земли Центральной Азии, естественно, - самые густонаселенные: в Ферганской долине средняя плотность населения в целом составила 100 человек на 1 кв. км, а в ее “узбекской” части - 300 человек (27) . Совершенно отчетливо просматривается аграрная перенаселенность, когда в наиболее плодородных районах на 1 человека приходится всего 0,27 акров земли, а численность населения существенно опережает рост сельскохозяйственного производства. При этом следует учитывать и катастрофическое положение с водоснабжением. Парадоксально, но факт: смягчающим фактором является монокультура хлопка в этих районах (так, около 3/4 сельскохозяйственных площадей Андижанской области занято этой культурой). Много критических (и справедливых) стрел было выпущено в адрес царских властей, стремившихся к распространению хлопчатника в Ферганской долине, а также советских властей, уже навязывавших монокультурную ориентацию сельского хозяйства. Но в настоящий момент для местных властей это - просто панацея: возделывание хлопчатника требует затрат труда на порядок выше, чем фруктовых, овощных и зерновых культур. Попытка Узбекистана сократить площади под хлопчатником сразу вызвала резкий рост безработицы, в результате чего власти республики осознали, что переориентация сельского хозяйства приведет лишь к колоссальному усилению социальной напряженности.

   В той же Ферганской долине уже возникает классический пример социальной напряженности в условиях перенаселенности (любые попытки какого-либо правительства проводить политику планирования семьи вызовут лишь резкое недовольство населения, строго придерживающегося норм ислама) и земельного голода. В результате власти, опасаясь социального взрыва, пытаются ограничивать политическую активность сельского населения (в Узбекистане, например, не была зарегистрирована Свободная Дехканская Партия).

   Частное предпринимательство весьма слабо развито в Центральной Азии, за исключением сельского хозяйства. В Кыргызстане фермеры владеют более 90% всех земельных угодий, а государство владеет 5-6% земли (28) . Туркменистан одним из первых в СНГ начал передачу земли в частную собственность. К концу десятилетия 240 тыс. га земли в республике находилось в частной собственности или аренде (29). Сходная ситуация в этой сфере наблюдается и в других республиках. В городе частное предпринимательство, как правило, является мелким и сконцентрировано в сфере услуг. В Таджикистане, например, в 1994 г. число занятых в мелком и частном бизнесе составило всего 50 тыс. человек (30). Согласно правительственной программе Туркменистана, к 1997 г. должны были быть приватизированы 4,8 тыс. предприятий, но к середине 1996 г. только 800 предприятий бытового обслуживания, торговли и общепита были переданы в частные руки (31). Не предполагалась приватизация ни одного крупного предприятия (32). Практически во всех республиках частный бизнес может успешно работать лишь при наличии теснейших связей с государственными органами и вхождении в элиту на клановых принципах. Крупный и средний капитал представлен государственными или иностранными компаниями.

   Таким образом, в реальной практике фактически лишь позиции самой элиты определяют политический курс. «Конструкция» элиты Центральной Азии отличается большим своеобразием: она имеет «пирамидальную» форму;  ее доля в населении выше, чем в «европейских» республиках бывшего СССР;  она намного более диверсифицирована, с одной стороны, и опирается на патриархально-клановую систему (в Узбекистане - в меньшей степени),  с другой. В результате в Центральной Азии элита представляет единое целое - ­от руководства страны до мелкого начальника на местах - и смена ее подразумевает полное изменение состава руководящих работников на всех уровнях.

   В целом некоммунистическая оппозиция оказалась очень слаба в Центральной Азии. К тому же она была расколота на демократическое и исламистское крыло. Если в Таджикистане (с оговорками) и Кыргызстане старые элиты во многом оказались отстраненными от власти (в ряде областей они ее сохранили и сейчас  пытаются добиться общегосударственного реванша), то в Узбекистане, Казахстане и Туркменистане они ее сохранили. Но для легитимизации своего положения и привлечения поддержки снизу коммунистическая элита была вынуждена оперировать националистическими идеями и принципами.

   Средства массовой информации региона работают в условиях жесткой цензуры. В Узбекистане, например, не зарегистрировали ни одной газеты, учредителем которой являлся бы журналистский коллектив или физическое лицо: только властные структуры получили такое право (33) . Во многих странах Центральной Азии запрещено распространение основных российских газет, регулярно отключается российское телевидение.

   Ограничений на деятельность оппозиционных партий не было только в Кыргызстане. Так, в Узбекистане уже к концу 1993 г. было отказано в регистрации партии “Бирлик” (“Единство”) и Демократической партии “Эрк”, представлявших реальную оппозицию. При этом президентские структуры не мешали, а даже поддерживали создание квазипартий (“Прогресс отечества” и т. д.), имитируя наличие партийной оппозиции. Согласно закону о политических партиях, принятому в декабре 1996 г., в Узбекистане разрешена деятельность только Национальной Демократической партии (34)  (И. Каримов вышел из ее состава в 1996 г., чтобы подчеркнуть свой надпартийный статус), «Прогресса Отечества», социально-демократической организации «Справедливость» и демократической партии «Национальное возрождение». Все организации полностью поддерживают президента страны (35). В декабре 1998 г. была зарегистрирована новая организация - «Самоотверженные», чья платформа мало отличалась от НДПУ. В ходе опроса жителей Ташкента в 1999 г. выяснилось, что 60% респондентов не смогли назвать хотя бы три партии республики (36) . Перед президентскими выборами 1999 г. в Казахстане, помимо партии Н. Назарбаева «Отчизна», было зарегистрировано три оппозиционных организации: Республиканская народная партия (возглавляемая бывшим премьер-министром Акежаном Кажегельдиным, считавшимся наиболее опасным конкурентом президента), «Прогресс» и «За честные выборы», а также Коммунистическая партия. По мнению западных наблюдателей, власти всячески препятствовали деятельности оппозиционных организаций (37). Туркменские спецслужбы арестовывают политических оппозиционеров даже в Москве при содействии “демократических” властей России. Преследования активистов-оппозиционеров нередки и в Казахстане. В Таджикистане правом на легальную деятельность также обладают практически лишь «официальные» партии, то есть объединяющие тех, кто уже находится у власти. По образцу КПСС создана Народно-демократическая партия (Э. Рахмонов вошел в нее в марте 1998 г., а в апреле был избран ее председателем). Объединенную таджикскую оппозицию представляют Партия политического и экономического обновления, Движение исламского возрождения, Демократическая партия (38)  и «Лали Бадахшон» (39) .

   Возникновение практически во всех республиках региона сильной президентской власти обусловлено как экономическими факторами (необходимостью радикальной реорганизации промышленности, преодоления разрыва между традиционным и современным секторами в агросфере и т. д.), так и потребностями национальной элиты в консолидации, проведении приватизации и закреплении тем самым своего влияния в условиях новой модели общественного развития.

   Наиболее откровенно акцентируют авторитаризм своих режимов президенты Узбекистана и Туркменистана. И. Каримов совершенно открыто ориентируется на модель предоставления населению минимальных политических прав при больших экономических. Туркменский президент С. Ниязов (Туркменбаши) установил культ собственной личности и отвергает во имя “стабильности” любые претензии на политические свободы. В Туркменистане был принят специальный закон о защите чести и достоинства президента, предусматривающий уголовное наказание за его оскорбление или клевету в его адрес (в 1998 г. аналогичный закон был принят и в Таджикистане). В ходе парламентских выборов 1994 г. в Туркменистане на 50 мест было зарегистрировано 50 кандидатов. Роспуск парламента в Казахстане в марте 1995 г., провозглашение Н. Назарбаева президентом до начала следующего века свидетельствовали, что данная республика также пошла по пути укрепления режима личной власти. Осенью 1998 г., правда, Н. Назарбаев в ежегодном послании народу выступил с программой демократизации политического устройства республики. Было предложено формировать нижнюю палату парламента на пропорциональной основе по партийным спискам (что усилит роль партий), выдвигать представителей Ассамблеи народов Казахстана в высшую палату (для более полного представительства национальных и религиозных меньшинств), разрешать депутатам вносить изменения в Конституцию (40). Правда, как отмечалось, Север остался крайне недоволен «демократичностью» президентских выборов в 1999 г. (по просьбе парламента они были перенесены с 2000 г.) (41)  и его представители даже не прибыли на инаугурацию Н. Назарбаева. Попыток переноса выборов или их отмены нет только в Кыргызстане, президент которого А. Акаев неслучайно получил прозвище “мечтатель”.

   Вместе с тем, анализируя институты власти в Центральной Азии, необходимо учитывать длительное и устойчивое существование в регионе “коллективистского” вектора развития, как и везде на традиционном Востоке (в отличие от Запада, с его ориентацией на индивидуализм). Наличие авторитаризма обусловлено не только культурно-идеологическими традициями, но и условиями переходного периода и масштабами задач переструктурирования всего общества.

   Особую роль в системе власти играют клановые интересы. Как отмечает известный российский востоковед А. Малашенко, в рамках «ретрадионализации социокультурных отношений» в Центральной Азии, помимо культивирования норм отношений между людьми, между индивидуумом и обществом, между человеком и государством, основанных на подчинении личности коллективу, происходит реставрация клановых, региональных интересов и возникает стремление решать экономические и политические вопросы в сфере общения между клановыми, племенными и региональными центрами власти (42).

   В Узбекистане президент И. Каримов смог добиться паритета ведущих клановых сил (так, полностью отстраненные от власти в советское время представители «рашидовского» клана были возвращены им на важные посты) и проводит регулярную перетасовку кадров из различных регионов республики, что позволяет, с одной стороны, добиваться стабильности общества, а с другой стороны, укреплять позиции самого президента. Следует учитывать также, что в Узбекистане значительно сильнее, чем в других республиках, размыта родо-племенная и клановая структура.

   В Казахстане же существует довольно значительный дисбаланс: до 85% госаппарата и членов Верховного Совета Казахстана являются выходцами из южного (“старшего”) жуза (рода), из которого вышли и бывший Первый Секретарь ЦК КП Казахстана Д. Кунаев и нынешний президент страны Н. Назарбаев (43). В подавляющем большинстве окружение Н. Назарбаева также принадлежит к старшему роду, тогда как практически вся оппозиция является выходцами из младшего и среднего жуза. Дело дошло до того, что в Казахстанской академии образования в анкетах официально появилась графа «жуз». Комментируя это, казахстанский ученый Е. Абдылкасымов пишет: «С обретением Казахстаном суверенитета трайбализм приобрел невиданные ранее масштабы» (44). В Туркменистане, Узбекистане и Казахстане полистратегия определяется прежде всего интересами местной элиты. В Таджикистане на первый план выходит, естественно, гражданская война, а Кыргызстан дает нам единственный пример попытки двигаться в направлении создания гражданского общества, с реальными реформами, направленными на становление рыночных отношений, с полным отсутствием национальной дискриминации (по крайней мере, на официальном уровне). К сожалению, уже к середине 90-х годов наметилось углубление конфликта между северной (более модернизированной) и южной (более традиционной) частями республики (в последней местная элита все чаще начала бросать открытый вызов властям, и многие ее представители, отстраненные от власти, вновь начали к ней возвращаться). А. Акаев в целях смягчения подобного противостояния к концу десятилетия увеличил представительство южан в первом эшелоне власти (на юге проживает более половины населения республики) (45). В республике также стали рассматривать вопрос о переносе столицы из Бишкека в южную часть Кыргызстана, что, по мнению ряда экспертов, позволит укрепить контроль властей за южными территориями.

   Отказ от учета клановых интересов ведет в Центральной Азии к весьма тяжелым последствиям, что наглядно продемонстрировал пример Таджикистана. В течение практически всего советского периода в республике у власти находился «ходжентский» клан, представляющий северные районы. Сюда вкладывались основные инвестиции, что привело к тому, что Ленинабадская область является наиболее развитым районом Таджикистана. В руках «гармского» клана (области к востоку и западу от Душанбе, Вахшская долина) была торговля и силовые структуры, «бадахшанского» (Горно-бадахшанская автономная область) - культура, образование и наука. «Кулябский» клан (бывшая Кулябская область) контролировал преступный мир (46). Осенью 1991 г. в Таджикистане прошли выборы, вновь принесшие победу ходжентцам, которые взяли в союзники кулябцев. Уже в мае 1992 г. начались выступления против властей «исламско-демократической» оппозиции, объединявшей остальные кланы. В декабре началась настоящая гражданская война, приведшая к гибели более 100 тыс. человек за очень короткий отрезок времени (47). Решающую роль в победе ходженто-кулябских сил, взятии Душанбе (декабрь 1992 г.) и Гарма (февраль 1993 г.), оплота оппозиции, сыграли добровольцы и военнослужащие Узбекистана. По некоторым сведениям, Узбекистан использовал даже военные отряды генерала А. Р. Достума, контролировавшего северные провинции Афганистана (48). Для Узбекистана такой выбор был естественным. Принимая решение о прямом участии своих войск в гражданской войне в Таджикистане, ташкентские лидеры руководствовались опасениями роста фундаментализма в Центральной Азии (и того, что таджикская оппозиция принесет воинствующие исламские идеи в Узбекистан), бегства узбеков из Таджикистана (они составляют четверть населения), усиления борьбы таджиков Узбекистана за воссоединение с Таджикистаном). Следует также учитывать, что существовали крайне тесные связи между элитой Узбекистана и Ленинабадской области, в которой значительная часть населения (около 40%) является этническими узбеками и которая, как отмечалась, была регулярным “поставщиком кадров” для коммунистической номенклатуры Таджикистана (таким образом, связи носили очень давний характер) (49).

   Однако после объявления независимости республики ленинабадская элита оказалась отстраненной от власти. В ходе гражданской войны она (в особенности, узбеки) сыграла важную роль в победе Э. Рахмонова. Однако ленинабадская элита так и не получила ключевых постов в новом правительстве, что привело к росту напряженности в области и плавному переходу значительной части населения в оппозицию к Центру. В свою очередь, уже к концу 1993 г. Э. Рахмонов взял область под свой контроль. В декабре представители ходжентского клана предприняли неудачную попытку сместить Э. Рахмонова с поста Председателя Верховного совета и вновь ввести должность президента (50). Лидеры ленинабадской элиты в результате ответных действий Э. Рахмонова лишились постов даже в своей области. А. Абдулладжонов, лидер ходжентского клана, был вынужден эмигрировать сначала в Россию, а затем - в Узбекистан. Постепенно кулябцы получили все основные посты в стране, включая и Ленинабадскую область. Земляки Э. Рахмонова в 1996 г. возглавляли 13 из 18 министерств, в том числе все силовые и хозяйственно-финансовые. Они оказались во главе и большинства областей республики. Уже в начале 1996 г. «проузбекские» силы Таджикистана (к которым относят население Ленинабадской области, узбеков и «обузбеченных» таджиков (например, локай) создали военное объединение во главе с И. Бойматовым, имевшим военный отряд в западной части Гиссарской долины и командующим бывшей первой бригадой М. Худойбердыевым. После их бунта против засилья кулябцев в марте 1996 г. отряд последнего был преобразован в подразделение президентской гвардии (51). В мае 1996 г. в самом Ходженте начались волнения, перекинувшиеся на второй по величине город области Ура-Тюбе, после убийства кулябцами нескольких человек. Душанбе пришлось удовлетворить требование митингующих снять кулябцев с руководящих постов в области (52).

   Кулябская элита в конце 90-х годов «поделилась» властью с Объединенной таджикской оппозицией (не без нажима Москвы). В декабре 1996 г. в Москве Э. Рахмонов и лидер ОТО С. А. Нури подписали соглашение об установлении мира и национального согласия в Таджикистане, согласно которому 30% мест во всех руководящих органах власти отдавалось ОТО. В 1997-1999 гг. лидеры оппозиции постепенно интегрировались в структуру власти. Зато ходжентский клан не получил никаких постов. В 1997-1998 гг. в области происходили вооруженные столкновения с президентскими войсками. Оппозицию возглавлял полковник М. Худойбердыев, который в 1996 г. вместе со своими войсками ушел на территорию Узбекистана. Перестрелки его отрядов с правительственными войсками происходили в январе и августе 1997 г., но особенно ожесточенный характер они имели в ноябре 1998 г., когда его отряды численностью в 1 тыс. человек вновь проникли в Ленинабадскую область (53) . Главным требованием было предоставление выходцам из области 40% мест в центральных руководящих органах. Мятеж был подавлен, но напряженность, связанная с неурегулированностью межклановых отношений, будет постоянным источником напряженности в будущем.

   Еще большую опасность для центральноазиатских властей представляет распространение исламского фундаментализма. В начале 90-х годов поиск единой национальной идеологии в местных условиях привел к возрастанию роли ислама. Так, в апреле 1992 г. И. Каримов совершил хадж в Саудовскую Аравию (его примеру последовали и другие центральноазиатские руководители) (54). В Таджикистане было 17 официально существовавших мечетей. Как только были сняты запреты, их число быстро увеличилось до 2000 (55). В Узбекистане в каждом кишлаке и в каждой городской махалле (микрорайоне) появилась мечеть. В одном Намангане их число составило 1300 (56). В Туркменистане количество мечетей увеличилось с 16 до 163 к середине 1994 г. (57) . Меньший рост религиозного самосознания происходил в Казахстане и Северном Кыргызстане (отношение “северных” киргизов к религии характеризует тот факт, что 90% прихожан мечетей в Бишкеке - узбеки, хотя они составляют 1,5% жителей столицы (58)).

   Однако исламизация объективно выталкивает наверх слои, которые выступают против местной элиты, сложившейся еще в советский период. Резко активизировали свою деятельность исламисты в Бухаре, Самарканде, Ферганской долине, где их организации практически сразу стали действовать и как политические организации. В Намангане местные имамы создали “исламское ополчение”. Именно в этом городе базировалась партия “Адолат” (“Справедливость”), сходная с “Братьями-мусульманами”. В декабре 1991 г. в Намангане партия организовала массовые митинги и демонстрации, в ходе которых, в частности, критиковалась кадровая политика Центра. В ходе посещения Намангана И. Каримов убедился, что «Адолат» контролировал всю обстановку в городе, а центральная власть не имела никакого авторитета (59). Активно действовала и радикальная Исламская партия возрождения, создавшая свои филиалы в Узбекистане и Таджикистане. Мусульманские радикалы Казахстана пытались спровоцировать беспорядки в Алма-Ате. Ваххабизм (который, как отмечает заместитель председателя Совета муфтиев России Ф. Асадуллин, представляет позднюю редакцию ханбализма, одной из четырех школ - мазхабов -, причем мазхаба наиболее жесткого, отстаивающего абсолютно буквальное понимание канонов (60)) стал теснить ханафитское течение (весьма мягкое), существующее в Центральной Азии 13 веков (70% мусульман мира придерживаются именно его).

   Осознание угрозы собственным интересам вынудило местную элиту проводить выборочную политику, поддерживая умеренных исламистов и сдерживая и даже подавляя экстремистские силы. Согласно Конституции Узбекистана, принятой в декабре 1992 г., в республике было запрещено создание религиозных организаций, проповедующих религиозную вражду, а также военизированных объединений и политических партий, образованных по религиозному признаку.

   В Узбекистане и Таджикистане (61)  была запрещена Исламская партия возрождения (большая часть ее сторонников в Таджикистане ушла в Афганистан). В Узбекистане она находится в глубоком подполье. В республике была запрещена деятельность партии “Адолат” (часть ее членов была арестована, а часть - эмигрировала) (62)  и базировавшейся в Коканде партии «Человечность и милосердие»). В августе 1992 г. из Узбекистана были депортированы 70 священнослужителей из Саудовской Аравии, которые были особенно активны в Ферганской долине. Борьбу с исламским радикализмом активно поддержали С. Ниязов и А. Акаев (63).

   По данным Министерства внутренних дел Узбекистана, именно саудовские миссионеры принесли в Ферганскую долину ваххабизм, и в 90-е годы после специальной обработки (включавшей подкуп, подарки, распространение специальной литературы, применение методики вовлечения молодежи в тоталитарные секты) от 5 до 10% ее жителей стали придерживаться этого направления. После начала борьбы местных властей с ваххабитами саудовские миссионеры превратили в свой центр Ошскую область Кыргызстана и Шымкентскую область Казахстана, откуда литература и деньги продолжали направляться в Узбекистан (64).

   Получившие специальную подготовку в Пакистане и Афганистане мусульманские экстремисты вновь активизировали свою деятельность в Ферганской долине в 1997 г. В Намангане ими была даже совершена целая серия убийств милиционеров и представителей администрации. В город были введены внутренние войска и прошли массовые аресты. Весной 1998 г. прошли процессы над радикалами, которые обвинялись в ведении религиозной пропаганды, в попытках подрыва конституционного строя, в хранении и ношении огнестрельного оружия (65) . Большинство обвиняемых выезжало в Саудовскую Аравию или прошло специальную подготовку в Пакистане, Афганистане и Таджикистане. Одновременно в Узбекистане был принят новый Закон «О свободе совести и религиозных организациях», жестко ограничивавший возможность легального распространения идей радикального ислама, требовавший официальной регистрации мечетей (в Намангане, например, 60% храмов не были нигде зарегистрированы) и религиозных организаций. После проверки регистрации в Узбекистане более чем в 2 раза сократилось число мечетей.

   Преследуемые в Узбекистане исламские радикалы нашли убежище в приграничных с республикой областях Кыргызстана и Таджикистана. В ответ на это Узбекистан закрыл границу с Таджикистаном (66) , а на территории Кыргызстана узбекские спецслужбы начали арестовывать исламистов, причем было арестовано и несколько граждан Кыргызстана (власти которого не выразили протеста против данной акции) (67). В Кыргызстане узбекские спецслужбы получили право проводить видеосъемки в мечетях, обыскивать и допрашивать даже граждан этой республики (68). Позиция Бишкека понятна: на юге страны в последнее время также резко активизировались исламские радикалы. Еще весной 1998 г. после разоблачения подпольной группы из мусульманских государств, которая переправляла в свои страны несовершеннолетних граждан республики для подготовки их в качестве религиозных боевиков, было объявлено, что вся деятельность ваххабитов будет пресекаться (69).

   В феврале 1999 г. экстремисты осуществили террористический акт в Ташкенте. По официальным данным, от взрывов бомб погибли 16 человек, более 120 получили ранения (70). Согласно заявлению Общества содействия соблюдения прав человека в Центральной Азии, после взрывов было арестовано 2 тыс. человек. Некоторые члены партии «Эрк» были выданы Узбекистану Украиной. Более 40 человек было арестовано в Кыргызстане и Казахстане (71). Перед судом, проходившем в Ташкенте летом, предстало 22 человека, непосредственно участвовавших в осуществлении террористического акта.

   Действия узбекских исламистов летом 1999 г. привели к обострению ситуации уже во всей Центральной Азии. Еще в 1992 г. более 200 человек из Ферганской долины бежали из Узбекистана в Таджикистан, где присоединились к таджикской оппозиции. После февральских событий 1999 г. этот поток еще более усилился. Исламисты обосновались в Гармском районе, на границе с Кыргызстаном. Попытки таджикского правительства провести их депортацию не увенчались успехом, поскольку район контролируется ОТО (72) . В августе 1999 г. отряды узбекских радикалов (среди которых находились и террористы из ряда других стран, в том числе бывшие бойцы ОТО) предприняли попытку прорваться в Узбекистан через территорию Кыргызстана. Боевики (по некоторым сведениям, до тысячи человек (73) ) были остановлены, но им удалось обосноваться в Баткенском и Чон-Алайском районах Кыргызстана. В заложники были захвачены сотни военнослужащих (включая командующего внутренними войсками республики) и мирных граждан (в том числе и японские геологи). Бишкек был вынужден обратиться за военной помощью к России и Узбекистану. В октябре террористы были вытеснены в Таджикистан, но судьба ряда заложников оставалась неизвестной. События в Кыргызстане вынудили элиту страны пересматривать свое отношение к исламским радикалам. Если еще в июне 1999 г. А. Акаев заявлял о принципиальном несогласии с репрессиями против ваххабитов, то уже в сентябре его заявления по проблемам исламского радикализма были практически тождественны высказываниям лидеров Узбекистана (74).

   По-видимому, можно согласиться с мнением правозащитников о грубых нарушениях прав обвиняемых и религиозных диссидентов в Узбекистане. Вполне вероятно, что индивидуальные права человека, как это понимается сейчас на Севере - идеальная форма существования индивида. Вместе с тем существуют сомнения в возможности быстрого укоренения такого отношения к ним в Центральной Азии (75), да и на всем Юге. Деспотичную форму управления в регионе сменил советский режим, в котором индивидуализм также вытеснялся коллективизмом. Во всей зоне Юга в последнее время начались процессы отчуждения от основ европейской цивилизации и возрождения традиционных ценностей, весьма далеких от норм Севера (76) . Многие традиции, заложенные в ходе многих тысячелетий, невозможно переломить за короткий  исторический период. Так, в Индии, «крупнейшей демократии» мира, уже более 50 лет идущей по пути демократического развития, нормы, связанные, например, с кастовой системой, весьма далеки от идеальных представлений о демократии. Более того, соблюдение прав человека в полном объеме вообще возможно лишь в условиях экономического процветания (не так давно в самой Европе существовали фашистские, диктаторские режимы). Опыт стран Европы и Азии показывает, что реальная демократизация происходит исключительно в условиях резкого повышения благосостояния, когда бедность сводится до минимума, а общество в состоянии обеспечивать основные потребности своих граждан.

   Поэтому вполне обосновано наличие в современных центральноазиатских республиках авторитарных режимов, преследующих любые проявления диссидентства. Более того, жесткое подавление инакомыслия и стремлений к протесту было, по-видимому, главной причиной, объясняющей отсутствие серьезных катаклизмов в этих республиках вплоть до последнего времени (можно предположить, что локальные всплески происходили, но о них известно немного из-за жесточайшей цензуры средств массовой информации). Не случайно обращение И. Каримова к опыту Таджикистана. При обсуждении закона «О свободе совести и религиозных организациях», президент Узбекистана отметил, что в Таджикистане все началось с воззваний к религиозным чувствам верующих, а закончилось шестилетней гражданской войной (77). Действительно, союз «демократов» и исламистов в Таджикистане повлек самые тяжелые последствия для республики.

   Можно согласиться с мнением А. Малашенко, что политический ислам уже есть на юге Казахстана и Кыргызстана, что исламисты вновь уже находятся у власти в Таджикистане и представляют реальную и перспективную силу в Узбекистане, и что в этом плане неизбежно их вхождение во власть в не очень далекой перспективе и постепенное, анклавное превращение республик региона в исламские страны. Хотя в регионе ислам играет пока меньшую роль, чем региональные, клановые, племенные и родовые интересы, разочарование в реформах и ухудшение жизни ведет к усилению его значимости (78) . Вместе с тем основной вопрос - исламисты каких течений будут постепенно инкорпорироваться во власть. Приход радикалов и экстремистов не только вызовет катастрофические потрясения в Центральной Азии, но и будет прямо угрожать всем сопредельным странам, и в первую очередь, России.